В море царевич купает коня; [217]
Слышит: «Царевич! взгляни на меня!»
Фыркает конь и ушами прядет,
Брызжет и плещет и дале плывет.
Слышит царевич: «Я царская дочь!
Хочешь провесть ты с царевною ночь?»
Вот показалась рука из воды,
Ловит за кисти шелковой узды.
Вышла младая потом голова,
В косу вплелася морская трава.
Синие очи любовью горят;
Брызги на шее, как жемчуг, дрожат.
Мыслит царевич: «Добро же! постой!»
За косу ловко схватил он рукой.
Держит, рука боевая сильна:
Плачет и молит и бьется она.
К берегу витязь отважно плывет;
Выплыл; товарищей громко зовет:
«Эй вы! сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьется добыча моя…
Что ж вы стоите смущенной толпой?
Али красы не видали такой?»
Вот оглянулся царевич назад:
Ахнул! померк торжествующий взгляд.
Видит, лежит на песке золотом
Чудо морское с зеленым хвостом;
Хвост чешуею змеиной покрыт,
Весь замирая, свиваясь, дрожит;
Пена струями сбегает с чела,
Очи одела смертельная мгла.
Бледные руки хватают песок;
Шепчут уста непонятный упрек…
Едет царевич задумчиво прочь.
Будет он помнить про царскую дочь!

Пророк

С тех пор как вечный судия [218]
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная:
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»

Стихотворения разных лет

Ах! ныне я не тот совсем…

Ах! ныне я не тот совсем, [219]
Меня друзья бы не узнали,
И на челе тогда моем
Власы седые не блистали.
Я был еще совсем не стар;
А иссушил мне сердце жар
Страстей, явилися морщины
И ненавистные седины,
Но и теперь преклонных лет
Я презираю тяготенье.
Я знал еще души волненье —
Любви минувшей грозный след.
Но говорю: краса Терезы…
Теперь среди полночной грезы
Мне кажется: идет она
Между каштанов и черешен…
Катится по небу луна…
Как я доволен и утешен!
Я вижу кудри… взор живой
Горячей влагою оделся…
Как жемчуг перси белизной.
Так живо образ дорогой
В уме моем напечатлелся!
Стан невысокий помню я
И азиатские движенья,
Уста пурпурные ея,
Стыда румянец и смятенье…
Но полно! полно! я любил,
Я чувств своих не изменил!..
Любовь, сокрывшись в сердце диком,
В одних лишь крайностях горит
И вечно (тщетно рок свирепый
Восстал) меня не охладит,
И тень минувшего бежит
Поныне всюду за Мазепой…

Никто моим словам не внемлет…

Никто моим словам не внемлет… я один. [220]
День гаснет… красными рисуясь полосами,
На запад уклонились тучи, и камин
Трещит передо мной. Я полон весь мечтами
О будущем… и дни мои толпой
Однообразною проходят предо мной,
И тщетно я ищу смущенными очами
Меж них хоть день один, отмеченный судьбой!
вернуться
217

Морская царевна

Печатается по автографу из записной книжки Одоевского. Впервые – в ОЗ (1843, №5).

Написано между маем – началом июля 1841 г. существует определенное сходство стихотворения (в изобразительных деталях) с балладой А. С. Пушкина «Яныш-королевич» (из цикла «Песни западных славян», опубл. 1836).

вернуться
218

Пророк

Печатается по беловому автографу из записной книжки Одоевского. Впервые – в ОЗ (1844, №2).

Развивая тему стихотворения Пушкина «Пророк» о великом назначении поэзии и поэта, Лермонтов пишет о трагическом разрыве, конфликте между обществом и передовой личностью, провозглашающей «любви и правды чистые ученья».

Написано между маем и началом июля 1841 г.

вернуться
219

«Ах! ныне я не тот совсем…»

Печатается по «Библиографическим запискам» (1861, No16), где появилось впервые.

вернуться
220

«Никто моим словам не внемлет… я одни…»; «Мое грядущее в тумане…»

Печатаются по автографу ЦГАЛИ. Впервые – в «Литературном наследстве» (тт. 19-21).